13 апреля, 47 лет назад, вблизи Владивостока произошла трагическая авария — столкновение электрички и военного эшелона на станции «Амурский залив». Тогда, в 1966 году, о катастрофе умолчали, сделав вид, что страшного столкновения с множеством жертв как будто и не было. Однако спустя много лет своими воспоминаниями о случившемся c корреспондентом VL.ru поделился единственный оставшийся в живых пассажир первого вагона электропоезда Геннадий Сидоров.

О трагедии на ДВЖД вблизи Владивостока практически не осталось документальных свидетельств. Однако в памяти участников катастрофы и родственников погибших это событие оставило неизгладимый след.

Как рассказывают свидетели аварии, электропоезд ЭР9-31 отправился со станции «Надеждинская» на Владивосток в 07.50 утра. В это время на станции «Амурский залив» на соседнем пути стоял воинский эшелон с матросами-срочниками. Состав перекрыл пешеходную дорожку, и начальник станции потребовал от машиниста эшелона освободить проход. Однако команда была истолкована неверно, и поезд дал задний ход, сбив стрелку и выехав пятью хвостовыми вагонами на путь, по которому на полной скорости прибывал электропоезд № 31…

Локомотивная бригада пригородной электрички в лице машиниста Евграфа Антоновича Пынько и его помощника Ивана Родионовича Кривды предприняла все возможные в этом случае меры: машинист опустил пантографы, открыл двери, предупредил в громкоговоритель пассажиров, экстренно включил торможение и сбавил скорость с 80 до 60 км/ч. Однако тормозной путь поезда — 100–150 метров, и эти действия не смогли предотвратить мощнейший удар, от которого два штабных вагона эшелона и первые три вагона поезда превратились в груду металлолома.

По официальным данным, только среди гражданских погибло 14 человек. Сколько жертв было среди срочников и офицеров — неизвестно. Трое военных были похоронены на Угольной, остальные тела — отправлены в разные регионы Союза — к родственникам.

Несмотря на обычную практику советского времени замалчивать подобные трагедии, не все ее участники смогли забыть случившееся и сделать вид, что ничего не произошло.

Накануне 47-й годовщины трагического события корреспондент VL.ru встретился с единственным оставшимся в живых пассажиром первого вагона электропоезда № 31 Геннадием Сидоровым.

— Геннадий Иванович, расскажите, что произошло утром 13 апреля 1966 года.

— В этот день в 07.50 утра я сел в первый вагон электрички на станции «Надеждинская». Ехал на «Угольную» — на работу. Мне было 18 лет. Мы с ребятами работали на станции, каждый день ездили этим маршрутом. Сели мы, как обычно, впятером в середине вагона на лавку друг напротив друга.

Когда подъезжали к платформе «Амурского залива», наперерез нашей электричке, ломая стрелку, вышли вагоны военного эшелона. Удар был такой силы, что первые вагоны «полезли» на следующие, и весь поезд пошел «змеей», вагоны сошли с рельсов. Первый вагон раскололся — его разорвало посередине. Его колесная пара от удара проломила пол и промчалась внутри вагона — прямо по людям. Второй вагон «встал на дыбы». Удар дошел до последнего вагона. Я знаю, там мужчина сломал спиной деревянную лавку — такой сильный толчок был. А в остальных вагонах люди просто летели — многие получили сотрясения и травмы.

— А с вами что произошло?

— Когда вагон раскололся, в эту рваную дыру мы все вылетели. Лавки когда сошлись, одного нашего сразу насмерть зажало, а нас четверых выкинуло. Я тогда очнулся на несколько мгновений и увидел вагон, может, это галлюцинация была, — он извивался, как змея. А потом меня нашли среди тел погибших — говорят, то ли заворочался, то ли застонал. Если б ниже лежал, меня б задавило телами. Потом уже очнулся только в больнице. А ребята, с которыми я ехал, тоже выжили, но у них были серьезные травмы, они потом сильно болели, получили увечья и в течение нескольких лет умерли.

— Как вам удалось выжить?

— На груди у меня были книги — ПТО и ПТБ. Одна была пробита насквозь, на другой — вмятина, два ребра у меня сломались. На голове была шапка-ушанка — она облегчила удар. Только трещина образовалась на височной кости. Стекла много было — из головы вытаскивали. Отшибло мне мочевой пузырь, колени, ноги были побиты. Но ничего — на мне были большие сапоги, китель фазанский и телогрейка — вот защита какая была, это во многом меня и спасло.

В больнице без сознания был где-то сутки, а затем быстро пошел на поправку. Правда, от последствий потом еще 5 лет лечился, приступы мучили.

На самом деле у меня в жизни случаев было очень много, когда должен был погибнуть, а меня как будто кто-то берег. И в детстве — либо серьезно падал, либо тонул, перемораживался — и потом. В том числе и на железной дороге много подобных случаев.

— Вы помните последние секунды перед ударом? Действия машиниста?

— Мы разговаривали, хохотали — как всегда. Даже не подозревали, что происходит. Мне сейчас трудно вспомнить этот момент. Но вроде — да — машинист предупредил, крикнул: «Спасайся, кто может!». У меня иногда в памяти всплывают те лица, которые там были в вагоне, какие-то действия.

— Как железнодорожник, вы можете дать свое объяснение, почему случилась такая трагедия?

— Когда военный поезд стал резать стрелку — переезжать — маневра не было, была дуга. Машинист устал и задремал. А помощник не видел, что происходит сзади, обзор был закрыт поездом.

На самом деле сама станция на «Амурском заливе» сделана неправильно. Нужно, чтобы сначала один стрелочный перевод был, а затем — другой, где-нибудь подальше. А там — вжик — и можно было через три пути на главный выезжать. Все как специально для аварии сделано было.

— После катастрофы в городе знали о случившемся?

— Об аварии в городе знали, несмотря на отсутствие публикаций. Сарафанное радио сыграло свою роль. Правда, говорят, что всю следующую неделю работники спецслужб заходили в каждый дом на «Амурском заливе» и требовали свидетелей не разглашать случившееся.
Когда вот это все рвануло, то аэродромные части тут же согнали — они закрыли все брезентом и восстановили все почти в течение суток. Все было затянуто брезентом, мимо ехала какая-то японская делегация, так их провезли через станцию на максимальной скорости.

Три первые вагона электрички пошли на металлолом. А остальные потом еще включили в другие составы. Говорят, люди потом еще очень долго отказывались садиться в эти вагоны, если видели, что они с 31-го поезда.

— Расскажите о решении суда по этому делу.

— Был суд. Я помню: бесконечно ходили следователи, спрашивали что и как. Однако разбирательство было закрытое. Там посторонних не было — только родственники. Виновникам — машинисту и помощнику военного паровоза, начальнику станции — дали по 12 лет, но они отсидели по половине срока, раньше освободились.

Мне как пострадавшему изначально компенсации никакой не дали — только путевку в санаторий и 150 рублей за испорченные вещи. Однако как участнику той аварии по документам полагалась какая-то доплата в случае дальнейшего ухудшения состояния здоровья. Но документы мы утеряли во время переездов. А потом я хотел восстановить, меня отправили в архив в Уссурийск, а там сказали, что все данные пропали.

— Геннадий Иванович, вы можете сказать, что психологически оправились после случившегося?

— Нет, не могу сказать. Мне всю жизнь кажется, что я несу какую-то миссию — живу за тех, кто погиб тогда, — делаю какие-то добрые дела своими силами.

Все эти траурные мысли рассеиваются только за счет труда и общения с людьми, уходит вся плохая энергетика, остается только успокоение для души. Вот, например, я уже полгода подвал в нашем доме делаю. Жена ругается, что много денег на это потратил. Я ночами мазал там и белил, а теперь — и днем, и ночью. Там вначале были такие трещины — в палец толщиной. А я замазал, заклепал, укрепил, проводку медную сделал, пол плиткой выкладываю. Мне жильцы сначала не верили, а потом стали нести инструменты — кто тиски, кто болты. Кто металлолом принесет — я его сдаю и покупаю материалы. Все делаю для людей, на будущее.

Но психологически от аварии не оправился, как будто в душе бесы живут. Может, это какие-то отголоски от погибших — последний крик боли. Я думаю, что в момент удара не все так выключились, как я, может, кто-то мучился, кричал, и это запечаталось в моем сознании, может, какие-то жидкие кристаллики в теле несут эту информацию.

А труд мне помогает. Как будто кто-то сверху говорит, что делать — может, и те, кто со мной были в поезде, — они погибли, а я за них что-то доброе должен делать. Проживаю немножко за них жизнь, по кусочкам.

Маргарита Бабченко, VL.ru