Белорусский режиссер Олег Жюгжда и его команда нужны всем. За год после постановки мюзикла «Дракула» он успел поставить «Женитьбу» в Рязани, «Саломею» в Оренбурге. После, практически без антракта, прилетел в Южно-Сахалинск и поставил «Господ Головлевых». Точнее, «Господ Г…ых», тайна многоточия которых станет явной в конце спектакля. Об этом передает ДВ-РОСС со ссылкой на Sakh.com.

Из школьного курса мы помним эту историю одного семейства, выписанную безжалостным пером г…на Салтыкова-Щедрина. Головлевых друг от друга тошнит по самое не могу, дети у таких родителей (мама — фурия, папа — безвредный псих) выросли кривыми, как полярная березка. В любом из них позитива не сыщешь ни со свечкой, ни с лампадой. Ну и кончилось все плохо, все померли. Короче, мрак и тупик, пособие «Как не надо жить и воспитывать детей». А что же мы получили в итоге? Если бы не Олег Олегович, в жизнь не поверить, что хрестоматийный сюжет про мамашу, которая отравила жизнь своим детям, а потом стала жертвой самого способного из них — Порфирия с ником Иудушка, идет под аккомпанемент смеха. Но, честное слово, на спектакле зрители искренне веселились. Черная семейная драма начинается идиллически и заканчивается светом в конце тоннеля и являет собой акварельно прозрачное и ясное полотно, без зазоров и узелков.

Сценография Ларисы Микиной-Прободяк лаконична и выразительна. Оказывается, необязательно тратить на спектакль бюджет атомной подлодки, чтобы создать внятное визуальное решение. Художница как будто встряхивает цветной детский калейдоскоп, и стеклышки складываются в новый узор. Посреди пустой сцены царит многофункциональное кресло-трон Арины Петровны. В спинке трона встроено зеркало окна, в котором слезы осеннего дождя переходят в снег, затем в радостное лето. Так малым штришком обозначено, что года идут, люди взрослеют и меняются. Это же окно распахивается дверью в мир, который, как хочется верить, так не похож на стылую тьму дома Головлевых.

По сравнению с драмой кукольники, нарастившие силу вдвойне с помощью своих маленьких приятелей, в преимуществе. Куклы (а их сделали больше 20) по внешним признакам состоят в родстве с персонажами «Дракулы»: с удивленными глазками, длинными носами, щеки — ущельями, уши — варениками. Кукольный Порфирий Владимирович Головлев подозрительно похож на гаррипоттеровского Добби, который напоминает известно кого, имя которого нельзя называть. Это сходство cлучайно, так получилось у художника, разводит руками Жюгжда. Куклы — чистое чудо благодаря художнику и бутафорам, по уверению артистов, легки в обхождении (Евгений Панихин: «С куклой Иудушкой мы легко договорились: два сапога — кеды»). А их инопланетная сущность усугубляется прекрасными актерскими работами.

Актриса Антонина Добролюбова, по совместительству худрук Сахалинского театра кукол, сейчас, к сожалению, редкое явление на сцене (только в спектакле «Одержимая любовью»). Режиссер сразу «приговорил» ее к главной роли и лучше выдумать не мог, выпустив на свободу лицедейскую мощь, равную одной небольшой ГРЭС. Кто ж от счастья внезапного откажется? Весь первый акт мы видим версию домашнего театра Карабаса-Барабаса. Повелевающая марионетками Арина Петровна — несчастливая жена, ставшая несчастливой матерью таких же детей. Коня на скаку остановит, а любить не умеет, сердечная недостаточность в последней стадии. Ее внушительная фигура в уютной пене кружев, столь диссонирующей с тьмой вокруг, нависает над маленькими жалкими фигурками кукол-сородичей на столешнице. И так странно видеть это всегда улыбчивое, лучезарное в жизни лицо свинцово-неподвижной маской с брезгливой складкой рта. Только позже, когда власть уплывает из рук, белое платье королевы меняется на черное платье нищенки. И тогда, собственно, у Арины Петровны появляется лицо — с нормальными человеческими эмоциями, со слезами, болью и недоумением (как же это так получилось, хотела-то как лучше, а вышло хуже некуда). С интересом к жизни внуков и внучек и рабским умением гибко примиряться с неизбежным, в том числе с ненавистным Иудушкой и вульгарной его девкой Евпраксией. И пустынным одиночеством, когда из всего, что за жизнь обрела, только и остается «Тарантас — мой!».

Иудушку играют друг за другом Даниэль Черемных и Евгений Панихин. Даниэль, дебютировавший в театре в этом сезоне простодушным Ваней в сказке «Волшебное кольцо», для роли молодого гнуса трансформируется идеально — у него сладкое круглое личико, волосики по-приказчицки на две стороны, липкий, как патока голос, а кукла Иудушка змеевидным плющом вьется по плечику маменьки. Баюкает младенца с нежностью, а потом развернет одеяло, а там — никого.

Евгений Панихин, актер тонкий, мыслящий, глубокий, в театре уже 16 лет, переиграл много кого, всех своих героев любит, но эту премьеру ждал с особым, детским нетерпением, что возникает у актера далеко не всегда. Он скажет после спектакля: «Жюгжда — самый легкий режиссер, с кем мне приходилось работать». На каждого бы актера такого режиссера, умеющего вынуть, вытащить «орешек для Золушки» из актерского организма, который пусть и значительную часть времени проводит в зайчиках и медвежатах, но таланта своего не растратил. И к большому случаю оказался готов. В спектакле Евгений легко и изящно перетекает из одного персонажа в другого — Иудушку, папеньку — лихую, явно творческую и свободолюбивую натуру, бодрого Доктора и человека из народа. Его старичок Иудушка, от одного вида и голоса которого возникает зубная боль, ни в коем случае на симпатии не претендует, но будит в тебе собственные мысли о поступках и последствиях:

— Иудушка — человек, который хочет казаться хорошим. Может, даже считает себя хорошим или стремится к этому, я не знаю, что у него в голове, могу только догадываться. Это жертва не маменьки, но обстоятельств, всего того, что его окружало и сформировало в конечном счете. Но в жизни каждого человека наступает момент, когда ты можешь оценить себя, сделать критические выводы и дальше делать выбор, куда двигаться. Он сделал свой выбор — стяжать богатство, втаптывать людей…

В этом спектакле в равной степени увлекательно следить за всеми судьбами, здесь нет первых и вторых. Здесь обрисовываются разные вариации, как бездельники и инфантилы, не святые, но все же люди пытаются вырваться на свободу из-под тяжелой, как могильная плита, уверенности маменьки «я знаю, как жить». И если Степан Владимирович (Андрей Осипенко) традиционно уходит в штопор широкого русского запоя, то Павел Владимирович (Артем Спрыгин), олицетворение серой и очень распространенной посредственности, не способной ни к подвигу, ни злодейству, предпочитает глухую изоляцию от жизни. Не самая главная вроде героиня в повести — фаворитка Иудушки девица Евпраксия, но увидишь — не забудешь: бюст глобусами шестого размера, рыжая косица на отлете, пронзительный голос бензопилы «Дружба». И ведь ее ведет та самая Олеся Смирнова, что воплощает материнскую любовь в нежнейшем «Чудо-дне» для крох, баюкая младенца Елисея. Тут же трагедия матери повторяется в виде жирного фарса. Еще одна отличная роль — у Евгении Тодика, которая лишь крысиной пластикой да визгом-писком создает образ адьютантши и ядовитой пособницы Иудушки Улиты.

С девицами Погорельскими (Юлия Тронина, Людмила Иевлева) в спектакле получает хороший разбег столь любезная актерскому сердцу тема Театра. Вот же жизнь была бодрая у актрис, по синусоиде, от мыслей о высоком искусстве — к попойкам, катаниям с пьяными купцами, оргиям и проч. Сплошная «Перикола», пусть и заканчивается фосфорными спичками, зато есть что вспомнить, однова живем. Олег Жюгжда преаппетитно расписал наркотик славы (за чем и сейчас молодежь рвется на эстраду, сцену и манеж), иллюзорность и сладкий яд театра «во всей наготе и бесстыдстве». Не зря же куклы раскатали силиконовые губищи, тогда как актрисы скромно прячут лица под сиротскими черными чепчиками.

Спектакль ведут два повествователя — Марина Смирнова и Александр Котов. Два черных человека запускают процесс и деликатно отступают в тень, давая слово людям и куклам. Выходят на арену мужики с клетками, накрытыми темными тряпками. Только умилишься — ишь, Головлевы птичек любят, ничто человеческое им не чуждо, а оказывается, в клетках удобно содержать членов семьи, у каждого персональная камера. Как кто уйдет в горние выси, куклу из клетки вынут. В конце спектакля тихо покачиваются на ветру шесть клеток, по числу жертв семейной драмы, в которых теплятся лампады-души. И вопрос, отчего постановщик скорректировал название — «Господа Г…ы», снимается сам собой. На воротах (перевернутый на попа стол) в фамилии Головлевы рассказчики аккуратно вычеркивают все буквы между первой и последней. И получается — «Галкины», дальние родственники, с прошлого года зорко присматривавшие за тем, что творилось в имении Головлевых и быстро перехватившие бразды имения после ушедших…

На сдаче спектакля, случалось, падали то лампада, то перо с головки куклы. Как полагают актеры, это — в пределах «санитарной нормы». Пусть духи театра заранее наиграются вволю и освободят от своих «штучек» и подножек дальнейшую судьбу жуткой и ироничной педагогической поэмы с леди Макбет вневременного розлива в главной роли. А Сахалинскому театру, чьи дороги так удачно пересеклись с выдающимся специалистом по «лялькам», впору ввести свою единицу измерения триумфа — 1 жюгжда. Он ведь и правда такой один-единственный.

Марина Ильина