Реальная история поисков промышленного золота на Чукотке растянулась на десятилетие

Этот автор и эта книга вроде бы полузабыты, ушли в отвалы литературы советской эпохи, но те, кто помнит, говорят о них вот так: «Это была настольная Библия, наверное, для каждого советского геолога», передает ДВ — РОСС.

«И если как в том дурацком вопросе — какие три книги взять на необитаемый остров — мне придётся выбирать, Олег Куваев в этот выбор войдёт обязательно. Не гений пера, не гений сюжета — гений человечности. Олег Куваев — это имя для меня свято». Ровно сорок лет назад его не стало.

Олег Михайлович Куваев (1934-1975) родился в вятской деревне, окончил Московский геолого-разведочный институт, лучшие годы жизни провёл на Чукотке и умер от инфаркта в подмосковном Калининграде/Королёве, где сейчас находится скромный музей.

Публиковаться он начал с конца 1950-х годов. Но до поры до времени он был одним из пишущих геологов, автором журнала «Вокруг света» и приложения к нему «Искатель». Путевые очерки и выраставшие из них повести и рассказы были типичной литературой бывалых людей, заменяющей одним читателям реальное путешествие, а другим — позволяющей сравнить свои впечатления с авторскими.

Главным местом, хронотопом куваевской прозы стала Чукотка, которую он хорошо знал как геолог, хотя действие некоторых его произведений происходит и в Сибири, и на Кавказе.

В отличие от литературных нравов 60-х годов, когда слова «старик, ты гений» были так же обыденны, как «здравствуйте», Куваев трезво оценивал свои вещи и не завышал, а скорее занижал свои возможности. Уже в начале 70-х, когда жить ему оставалось совсем немного, на просьбу назвать лучшие произведения он вспомнил три рассказа и две повести, которые «достаточно «на уровне», а о других отозвался жёстко: «Всё остальное туфта. Нету полёта. Посему отношу его не к прозе, а к беллетристике».

Настоящим прозаиком Олег Куваев стал в романе «Территория» (1974), переписанном то ли шесть, то ли восемь раз, сразу отмеченном, замеченном и даже награждённом — посмертно — как «лучшее произведение художественной прозы о современном советском рабочем классе».

Куваев, думаю, был бы обрадован, но удивлён. Неужели под рабочим классом подразумевались работяги-бичи? Главные его герои, начальники геологических партий и управления, были явно выше этого статуса.

Сам автор понимал дело лучше, чем номинаторы и критики. В конце одного из писем появляется блестящая формула-афоризм: «А вообще это написано о Территории, и пусть каждый ищет её где желает» (здесь и далее выделено мной. — И.С.).

Через несколько месяцев, во время работы над так и не законченным романом «Правила бегства», она конкретизируется: «Действие его <нового романа> происходит где-то рядом с изобретённой мною страной «Территорией». Я называю Территорию «изобретённой страной», ибо это на самом деле так — прямые географические аналоги невозможны, что бы там ни говорилось».

Искать ключ к тексту нужно не там, где это обычно делалось. «Территория» — не производственный, исторический, приключенческий или социально-психологический роман. Олег Куваев интуитивно нашёл иной способ изображения людей и времени.

Где происходит действие романа? Очевидный ответ: на Чукотке. Но слова «Чукотка» и «чукча» в разных падежах и вариантах в окончательном тексте романа не встречаются ни разу!

Счастливо найденный заголовок, который можно считать ключом к поэтике романа, появился после долгих поисков. До этого было более десятка вариантов: «Долгая якутская зима», «Часть божественной сути», «Яростный свет и потёмки»…

«Территория» подходит к тексту «с точностью патрона, досланного в патронник».

Доминантный хронотоп конкретизируется в цепочке аналогичных образов — Посёлок, Город, Река — и включается в государство (уже с маленькой буквы). Как будто осваивающий мир человек, новый Адам, даёт названия впервые увиденным местам, ещё не подозревая, что посёлков, городов и рек может быть много. «Возникновение Посёлка на пустынном морском берегу в простоте своей уподоблялось зарождению городов древности».

Так что Территория — не Чукотка, хотя её пейзажи и конкретные детали пришли именно оттуда. И государство, которому она служит и внутри которого она находится, — не СССР (эта аббревиатура тоже не встречается в романе ни разу), хотя действие ненадолго переносится в Москву, Ригу и Хиву).

Территория — созданный, сконструированный автором иной мир, даже другая планета. «Рейс ваш окончится не на той планете, с которой начался». Советское освоение Чукотки опиралось на две могущественные организации: Дальстрой и Севвостлаг. На Территории же существует Северстрой, но не мелькает ни одной лагерной вышки. Шаламовские «Колымские рассказы» написаны о совершенно другой «планете Колыме».

Реальная история поисков промышленного золота на Чукотке растянулась на десятилетие (1949-1959). Автор сжимает его в один геологический сезон, превращает историческое время в календарное, даже во время мифа. Время Территории замыкается в кольцо — от лета до лета. Это год, равный жизни. Полевой сезон, который либо оканчивается апокалипсисом (если поверить словам последнее лето), либо (если акцентировать сомневающееся может быть) повторяется бесконечно.

Аналогично обстоит дело и с её населением.

Внутри романа есть несколько персональных главок. Зачин одной из них похож на библейское сотворение мира и человека из первозданного хаоса: «Вначале был Марк Пугин. Потом оловянщики. Потом Посёлок, — сказал Баклаков. — Все это знают».

«Простодушный гном в шинели» Пугин оказывается не обычным советским уполномоченным, посланным в экзотические места исполнять волю партии, приобщать чукчей к новой жизни. Он и замечательный практик, гений интуиции, снайперски выбирающий место для будущего Посёлка, и апостол, философ Территории, но главное — светский святой, яростный мечтатель, умирающий на садовой скамейке под ещё не посаженными деревьями.

Философия Территории, которую исповедуют все, кто на ней оказался и удержался, оказывается, в общем, простой и сводится едва ли не к единой заповеди, которую, вписываясь в согласный хор работяг и начальников партий, лириков и циников, чётко формулирует куваевский alter ego Сергей Баклаков. «Большинство ценностей, которые людям представляются незыблемым оплотом их бытия, для него и его друзей почти пустой звук. Дом, который моя крепость, домочадцы и дети, которые оплот в старости, — всё это для него и его друзей несущественно. Нельзя сказать, что это нормально, потому что для большинства людей это — крепость. Для ребят из их управления главной крепостью служит работа, которую надо делать как можно лучше. Эта крепость никогда не подведёт, если ты не оставишь её сам. Оставить же работу не сможет никто из ребят, потому что они любят её».

Герои «Территории» напоминают членов какого-то древнего воинства или монашеского ордена, клянущихся в верности одной Прекрасной Даме. Олег Куваев написал книгу о людях, для которых работа стала женщиной, Родиной, Богом, смыслом жизни.

Золото в этой системе ценностей — лишь «презренный металл», за который где-то в другом мире жертвуют жизнью и платят деньги. На Территории оно — лишь предлог, повод для работы.

За сто лет до куваевской книги один великий писатель, которого упрекали в идеализации «лишнего человека», воспел — однако не в прозе — сильных людей, пассионариев, героев: «Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорное, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине, к изнурительным лихорадкам, их фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу. <…> Это слабые симптомы той доброкачественной заразы, какая неминуемо распространяется по земле от подвига» (А. Чехов. «Н.М. Пржевальский»).

Перечитайте внимательно: Чехов словно пишет и о куваевских героях.

В романтической утопии Территории Олег Куваев подхватил и продолжил эту великую легенду о людях, нашедших смысл жизни и живущих в согласии с самими собой. Но написал об этом не в унылом стиле производственного романа или идеализированного жития, а с учётом поэтики молодёжной прозы 60-х: резко прорисовывая характеры, тщательно, щегольски выписывая даже проходной пейзаж, играя цитатами, чеканя афоризмы, постоянно меняя интонацию — сочетая сентиментальность и патетику с иронией.

«Навигация в это лето началась почти на месяц раньше обычного. Дым старого ледокола, приведшего караван, смешивался с дымом горящей тундры. Силуэты судов на рейде зыбко дрожали и размывались в разноцветные миражи.

— Импрессион! Впечатление! — так сформулировал своё мнение образованный малый в стоптанных до стельки туфлях и телогрейке, накинутой на голое тело.

— В Гренландии растают ледники. Уровень Мирового океана поднимется. Всё затопит, кроме высокого плоскогорья Тибет.Далай-лама хохочет, — поддержал его стоявший рядом собрат.

Они сплюнули в Северный Ледовитый океан и направились в порт зарабатывать на продолжение жизни».

«Копковские кадры цепочкой, точно дисциплинированные привидения, вошли вслед за начальником в управление. Так же вместе они вышли обратно. Правилом Копкова было проводить отгульные дни вместе с рабочими, хотя Копков совершенно не пил.

Ящики с рудой рдели на снегу, как цветы».

Блеском стиля автор «Территории», пожалуй, перещеголял раннюю прозу Аксёнова и К°.

Впервые я читал роман — страшно подумать — ровно сорок лет назад. Многие знают, как опасно возвращаться к поразившим когда-то книгам: от многоцветного, прекрасного и яростного мира вдруг остаётся цепочка стёртых, плохо подогнанных друг к другу слов.

Роман ничего не потерял за эти десятилетия. Другое дело, что принципиально изменился сам мир.

Где сейчас те, кто одиночными ходками и инфарктами заплатил за золото государства? И где то государство? Давно проржавели, вмёрзли в почву Территории тракторные сани, с которых работяга Кефир кричал: «Могём!»

«Мне кажется, что Великое Северное Братство — это тот мир, о котором мечтал каждый человек. Оно не вернётся. Всё имеет своё время и место» (Ю. Поклад. «Трудное прощание», 2001).

Но ослепительная полоска заката осталась, даже если её никто не видит.

«Территория» — урок и укор. Но больше всего — объяснение в любви. Северу. Среднерусским лесам. Государству. Людям с обмороженной кожей и нелёгкой судьбой.

Про математиков говорят: не умер, а перестал решать. Олег Куваев перестал писать в сорок лет.

Подобно своим героям, он «знал грубость и красоту реального мира, жил как положено жить мужчине и человеку». И оставил книгу, которую стоит читать и перечитывать. Как напоминание о том, что другая жизнь существует не только в трифоновском, скептическом, но и в героическом варианте.

Игорь Сухих,
Санкт-Петербург
«Литературная газета», 08.04.15
http://lgz.ru/article/-14-6504-8-04-2015/territoriya-olega-kuvaeva