О БУГРЕЕВЕ. БЕЗ ЛИЧНЫХ МОТИВОВ

Владивосток, 26 марта, ДВ-РОСС. Народный артист России Анатолий Бугреев выходит на сцену Приморского Академического краевого драматического театра им. М. Горького с 1974 года. За 36 лет сыграны десятки ролей, поставлено восемь спектаклей…

Когда-то, в иные театральные времена, на вопрос коллег – что такое артист Бугреев, я отшучивался:
«Ну, – говорил я, – Бугреев – это такая художественная сложность, что я даже не знаю, как Вам эту сложность объяснить»…

Истина же заключалась в том, что о Бугрееве я тогда просто мало думал. Вернее, думал с неудовольствием. «Какого черта, – думал я. – Я всегда очень нежно относился к одной актрисе, а он приехал, предстал перед нею во всем блеске своей фактуры – и нате вам – актрисы у меня больше нет и мне не к кому больше нежно относиться».

Что я могу после этого думать о Бугрееве? Естественно, ничего хорошего. Я могу только не замечать его. Не удостаивать…

Но не заметить Бугреева нельзя. Слишком заметен. Слишком необычен. Слишком нов. В нём сидит некая театральная кастовость. В нём столько несоединимого! Как мимо всего этого пройти?..

Помню, как я был задет его Мастаковым (спектакль «Старик» по пьесе М. Горького), в котором было больше Раскольникова, чем Горького. Вплоть до прямой цитаты: мизансцены с топором. Почему в этом странном спектакле с доподлинным стариком Питиримом (одно из выдающихся сценических воплощений Андрея Присяжнюка) изо всех углов сцены словно бы смотрел на вас Достоевский? И на месте божницы – тоже. Вместо лика Христова – лик Федора Михайловича.

Мастаков – беглый каторжный. От мук каторги сбежал. Креста убоялся. Старик – свидетель, и стариковское «пострадать» звучит для Мастакова как приговор. Но он уже преодолел в себе этот раскольниковский искус покаяться на площади. Всё в нём смутно. Нехорошо. Вместо бога в душе – надрыв и сомнение. Получается, как бы Раскольников наоборот. Купец в чайльд-гарольдовском обличье. Чужой всем. И никто не прав. Ни бог. Ни человек. Ни Горький. Ни Достоевский!.. На пути от одного литературного пророка к другому и был сыгран этот странный, ни на кого не похожий Мастаков. Русская смута и взрыв и почти байроновский изыск жеста… Вот что такое Бугреев, представший перед владивостокским зрителем в 1974 году!

В 74-ом ему только 42 года! И можно снова «пустить ебя в разрыв»! Как это уже было в Куйбышеве, Омске, Томске и Нижнем…

Охотно представляю себе, как в 52-ом году он сорвался из Абакана в Москву. Друг, тоже Толя, однокурсник по педагогическому училищу, уговорил ехать поступать во ВГИК. Он поехал. За компанию. Вельветовые бобочки на молниях. Байковые шаровары и кирзовые сапоги. Больше, чем киноинститут, о котором он решительно ничего не знал, его волновала заманчивая перспектива пройтись эдаким «Жиганом» по Красной площади, а после – вдоволь нагуляться по зоопарку. Что он и сделал. Во ВГИКЕ он понравился Сергею Апполинарьевичу Герасимову. Его приняли. Но без стипендии. Жить было не на что. И он решил учиться там, где стипендию всё же платят. Ушёл в ГИТИС. Теперь он с юмором вспоминает, что проводить его в приемную комиссию вызвался парень с лицом Мефистофеля – нынешний театральный классик Марк Захаров. А буфет и столовую показала будущая героиня «Девчат» Люсьена Овчинникова. Они шли курсом старше.

Через год Бугреев сам будет учить уму-разуму разную желторотую мелочь: провинциальную дурнушку Валю Талызину, оборотистого львовского паренька Ромку Виктюка, тонкого и нервного Вадика Бероева и первую институтскую красавицу Эллу Бруновскую. На сердце Эллы Бруновской образ Толи Бугреева и ляжет тяжелой отметиной. У Бугреева и Бруновской, какие бы социальные бездны их не разделяли, – был общий генетический код. Оба – из семьи репрессированных родителей. У обоих – осанка не пролетарская, а сословная. И много чего другого – смутного, неясного. Когда в начале 70-х Бугреев будет репетировать в Куйбышеве с Петром Львовичем Монастырским (имя весьма заметное в театральной истории) Говоруху – Отрока в «Сорок первом» – его генетический ход можно будет расшифровать без особых усилий: прежние Бугреевы вероятнее всего позвякивали шпорами и носили эполеты.

В 1956 году, накануне распределения, Олег Ефремов, тогда ещё никакой не театральный мессия позовет его в свою молодежную студию. Репетировать по ночам «Вечно живых» – спектакль, из которого потом родится « Современник». Но Бугреев к тому времени уже мысленно распрощается с Москвой. С Бруновской у него полный разрыв. И, стало быть, «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок»… Позже, когда они встретятся, Бруновской будет что предъявить своему бывшему возлюбленному: одна из самых красивых актрис театра имени Моссовета, работает с Завадским, репетирует с Пляттом, Мордвиновым и Геной Бортниковым. Снялась в роли Веры Холодной в боевике «Эскадра уходит на запад». Замужем за Вадимом Бероевым, нашим кинематографическим «Майором Вихрем»…

А что же сам Бугреев? Анатолий Владимирович все эти годы менял театры. Много играл. Любил и был любим. Мог в любую минуту вернуться в Москву и напомнить о себе Олегу Ефремову. Таков был их уговор. Но Бугреев, рожденный видимо для того, чтобы все опровергать, со всем спорить, и ни с кем не соглашаться – решил бросить перчатку самодовольной и эгоистической столице. Все рвутся в столицу, а я – из нее! Меня зовет Ефремов, а я уезжаю на периферию, к не менее талантливому Юрию Ольховскому. Следует заметить, что Юрий Александрович Ольховский – режиссер, много определивший в Бугрееве. Что называется, его режиссер. Они работали вместе почти десять лет: Ольховский сразу всё понял в Бугрееве. Откуда этот комплекс самодостаточности. Эта раздражительность?.. Этот вечный вызов. Это «бретёрство», злые сарказмы…

Что это? Его актерская суть? Нет, способ самозащиты. Почти болезненный. Но ведь актерство – это не профессия, это –болезнь…

Вот персонажи тех лет, сыгранные Анатолием Бугреевым в разных театрах, но под руководством Юрия Александровича Ольховского: Часовников в «Океане», Стасик в «Аргонавтах» Юлиу Эдлиса, Электрон Евдокимов в «104-х страницах про любовь», Леонидик в пьесе «Мой бедный Марат». Герои так называемой исповедальной драматургии. Мальчики, начитавшиеся Хемингуэя. Стиль Анатолия Бугреева – заимствован у его же героев. Чем замечателен этот стиль? Тем, что самые продвинутые бросились примеривать на себя хемингуэевский пиджак. Всё в нашей жизни стало чуть-чуть под Хемингуэя. И в актёрской игре тоже. Простота. Немногословность. Вопрос-ответ. Пауза. Ещё пауза. Снова обмен репликами. Нечто телеграфное. Потом стиль пойдет на убыль. Он как бы спасует перед явлением Смоктуновского. Интенсивностью его духовной жизни.

В театр вернется прекрасная сложность. И о человеке можно будет говорить, оперируя Достоевским или шекспировским Гамлетом. И Бугреев не преминет воспользоваться этим. В 1972 году он сыграет Ганю Иволгина в «Идиоте» в Самаре у П. Монастырского. Артист поостережётся клеймить и разоблачать своего героя. Его поразит душевное одиночество Гани. «Подлец» Ганька уступит место Гане, в котором Мышкин сумеет разбудить что-то живое. Гане, в котором шевельнется совесть…

Во Владивостоке, напомню, он начинал Мастаковым. Постановку «Старика» осуществлял Модест Абрамов. Как известно, пьеса эта писалась Горьким в полемике с Достоевским. До этого у Бугреева был Васька Пепел в «На дне», сыгранный в Нижнем с Владимиром Самойловым в роли Сатина и Вацлавом Дворжецким (Лука). Модест Абрамов выводил своего Горького из Достоевского. И Бугреев играл чуть-чуть из Достоевского. И в этом была новость. Удача «Старика» убеждала: Горького нужно играть, как бы насыщая его тем автором, с которым он полемизировал в данный литературный момент. Точно так же потом будет сыгран Чепурной в « Детях солнца». Вроде по Горькому и вроде вопреки ему. Чепурной – фигура второго плана – благодаря Бугрееву выдвинулась в центр постановки. С Чепурным входила в этот спектакль его главная тема: обреченность интеллигенции, утопичность её морали.

«Дети солнца» – совместная работа тогдашнего художественного руководителя Приморского театра Ефима Табачникова и артиста Анатолия Бугреева. Последняя, в которой они оба, сообща, добились такой гармоничной душевной свободы. Первой был «Разгром». Бугреев вошёл в «Разгром» так, как входил в Эльсинор шекспировский Гамлет. «На меня наставлен сумрак ночи», – мог бы повторить его слова Левинсон. Что общего у вожака партизанского отряда и датского принца, разыгравшего «убийственную мышеловку»? Эти вечные «быть» или «не быть». Сохранить отряд, как боевую единицу (то есть, быть) или положить весь отряд в последнем бою (то есть не быть)? «Разгром» в Приморском драматическом театре был прочитан с силой, не уступающей шекспировской. И партизанский Гамлет – Анатолий Бугреев шел сквозь разгром, как идут сквозь судьбу. Позже, на многих его героях мы будем чувствовать этот «наставленный на них сумрак ночи». На Чепурном («Дети солнца»), на Чарноте («Бег» М. Булгакова), на Свидригайлове («Преступление и наказание»). Все они могли бы выбрать жизнь для жизни, но они предпочли выбрать жизнь для борьбы…

Вот, Свидригайлов из «Преступления и наказания» в постановке Е. Звеняцкого. То, что Достоевский назвал «самоказнью» вполне применимо к Свидригайлову, каким его играет Бугреев. Пусть это кричащее несовпадение внутреннего и внешнего – какая-то купеческая удаль, а глаза словно смотрят на тебя из глубокого и таинственного мрака: но этот Свидригайлов и не может быть другим. Потому что он раньше других прозрел и раньше других казнил себя.

Работа Анатолия Бугреева в этом спектакле была удостоена Государственной премии России имени Станиславского, но артист почему-то ценит её меньше, чем другую свою работу, сделанную со Звеняцким – солдата Дервоеда в «Рядовых» А. Дударева. В Дервоеде артист сыграл своего князя Мышкина. В шинели, солдатских обмотках, с автоматом и неистребимой силой добра в душе». «Рядовые» – лучшее, что создано совместными усилиями Е. Звеняцкого и А. Бугреева.

Потом пришло время собственных режиссерских проб. «Исповедь королевы Элизабет». «Круглый стол под абажуром». «Моя соперница – смерть» – я сейчас называю те спектакли, которые Анатолий Бугреев поставил в расчёте на Татьяну Данильченко, наиболее близкую ему по драматической силе актрису. В своих режиссерских решениях он предпочёл малые формы. У Звеняцкого же, напротив, обозначился интерес к пространству и многофигурным композициям. У Звеняцкого – человек на миру. У Бугреева – мир в человеке…

Сегодня артист выходит на Малую сцену в роли старика Кукина в мелодраме Александра Галина «Аккомпаниатор». На сцене – три заброшенных, никому не нужных человеческих существа и их комическое соперничество из-за молодого человека, который небескорыстно патронирует всем троим. Что это –анекдот? Нет! Трагедия. Бугреев играет трагедию, выявляя её комически, через гротеск. Артисту и обязан своими лучшими минутами этот на многое не претендующий спектакль. Кто такой этот Кукин Изольд Тимофеевич? Смесь Хлестакова с пьяненьким Мармеладовым. Знак обездоленной старости в пореформенной России. Знак её страшной социальной беды. Знак её прогрессирующей деградации.

Вот образец выстроенности роли. Эту работу нужно показывать студентам. Как учебное пособие по мастерству, убедительнейшее доказательство того, как острейшая характерность может обернуться своей противоположностью – душевной одержимостью и дать прорыв к новой искренности и новой подлинности.

Словом, Анатолий Бугреев не остановим. Он весь –движение.

Что такое Анатолий Бугреев, – предвижу новые вопросы и отвечаю: «Это такая художественная сложность, разбираться в которой с годами становится всё интереснее и интереснее, и личные мотивы тут больше не при чем…

Александр БРЮХАНОВ